|
ГРУППА MEMPHIS. ВЫЗОВ ТРАДИЦИИ
Александр Боровский | Заведующий отделом новейших течений, Русский музей | Галерея дизайна /bulthaup впервые в России показывает арт-продукцию культовой группы Memphis. Слово «культовый» в последнее время, особенно применительно к шоу-бизнесу, часто употребляют всуе. Как синоним успешности, популярности и пр. Между тем, культовость подразумевает момент духовного объединения, посвящённости, даже эзотеричности, в любом случае — ощущение некого братства. В этом высоком смысле и хочется говорить о Memphis — в музее или в жилом интерьере, объекты дизайна этой группы являются предметами некого культа. Они, естественно, выполняют свои функциональные обязанности, но этим их роль не ограничивается: в них содержится мессадж сообщничества и избранничества, который трудно вербализировать. В самом деле, что заставляет людей гоняться за вещами, в которых главным является не функция и даже не аукционные цены, а нечто другое: воплощение детских фантазий, подавленное повседневным «логизмом» (выражение К.Малевича) тяготение к игре, репрессированные «хорошим вкусом» языческие представления о роскоши и изобилии, голливудская зрелищность, постмодернистский эклектизм, но без иронии, а, напротив, с упоением вседозволенностью формообразования и обилием его источников? В этом есть действительно что-то культовое, другого слова не подберёшь… Помню свою первую встречу с Memphis. 1990-й, одна из первых «выездных» выставок современного постсоветского искусства: «Beyond the USSR» в амстердамском музее Stedelijk. Для буквально вчера невыездного искусствоведа, не избалованного ещё радикализмом западных музеев современного искусства, сам Stedelijk казался невыносимо авангардным. Присутствие здесь «нашего» искусства давало дополнительный эффект нервозности: как мы выглядим, не дай бог — «мещанином во дворянстве»? Но то, что поистине «добило» меня — выставка группы Memphis в соседних залах. Современная — не историческая, это бы еще куда ни шло, - дизайн-продукция в высокостатусном музее: это уже настораживало. Но — какая продукция! Меня, воспитанного на постулатах рационального, функционального, экономичного и эргономичного как единственно возможных проявлений современного дизайна (воспитанного, естественно, не Академией художеств, а книгами и журналами – «про Миса» (ван дер Роэ), «про конструктивизм», «про техническую эстетику»), буквально ломало и корёжило. Алогичные, зрительно распадающиеся на глазах конструкции, трэшевые материалы, какие-то немыслимые расцветки — боже, леопардовые шкуры, страусиные перья; знойный голливудский ориентализм — «Бен-Гур», да и только! Если уж Memphis не мещанин во дворянстве… И одновременно пробивало, как током: не мещанин, при всех признаках простодушия, наивности и даже китча… Если бонтонный функциональный дизайн — действительно, дворянство, то Memphis — бери выше. Аристократ во дворянстве… Надо сказать, подобный шок испытали десятилетием ранее и куда более опытные, не испытавшие обременений советского опыта, профессионалы. В 1981 году во время миланского Salon del Mobile мэтр итальянского дизайна Этторе Соттссас вывел на арт-сцену команду молодых дизайнеров — Марко Занини, Андреа Бранци, Микеле де Лукки, Джорджа Соудена, МаттеоТана и др. Соттсасс был, так сказать, наследственный лидер европейского архитектурного и дизайнерского мейнстрима: сын архитектора, учившегося в Вене у Отто Вагнера, он и сам начинал как архитектор, стажировался в нью-йоркской студии Джорджа Нельсона, с конца 1950-х работал для корпорации Olivetti, создав дизайн пишущих машинок и первого итальянского электронного калькулятора, а затем — компьютеров. При этом, даже работая в этой цитадели рационального промышленного дизайна, Соттсасс оставался своего рода infant terrible: впадал то в «неслыханную простоту», то в своего рода тинейджерство. Да, именно так я бы определил дизайн его знаменитой «поп-артистской» пишущей машинки Valentine, которую он называл «шариковой ручкой среди пишущих машинок» и которая представлена ныне в нью-йоркском музее MoMA: Соттсасс одним из первых почувствовал непобедимую, не зависящую от реального возраста привлекательность подростковой ментальности, которая и лежит в основе современного консюмеризма. Чем мэтр, давно пересекший шестидесятилетний рубеж, взял на крючок дизайнерскую молодёжь поколения чуть за двадцать? Естественное молодёжное бунтарство было направлено у них против рационализма, которому обучали в колледжах и который ассоциировался с отцовскими запретами. Соттсасс, infant terrible европейского дизайна, знавший о дизайне всё, что можно было знать, просто не мог «не впасть к концу в ересь». Нет, не в «неслыханную простоту» (она уже у него была в тинейджерской линии дизайна для Olivetti), — именно в ересь, здесь поставим точку. Ересь репрессированного высокой культурой, связанного с определёнными состояниями сознания, вышедшего из-под контроля правил хорошего вкуса. Эти правила требуют сдержанности, соразмерности, логистики, учёта возможностей, прежде всего, бюджетных. Они внушают: не высовывайся, не позволяй себе лишнего, не показывай, в том числе интерьером собственного дома, что творится у тебя на душе. А «ересь» нашептывала: требуй невозможного, дай себе волю, беги за миражами, не стесняйся своих представлений о высоких страстях и вообще о прекрасном (или даже шикарном, роскошном), пусть они и навеяны сновидениями и / или голливудскими пеплумами… Пожалуй, впервые после Art Deco дизайн не постеснялся выдвинуть лозунг — наслаждайтесь, добавив, в духе времени, новые коннотации — кайфуйте, медитируйте, погружайтесь в новые состояния сознания… Словом, Соттсасс поделился с молодёжью «ересью» работы не только с формообразованием, но и с сознанием: сам он употреблял слова «непостижимость» и «экзистенция»… Всё это было с полным пониманием встречено новым поколением дизайнеров. Создалась устойчивая и чрезвычайно активная группа во главе со всемирно признанным «играющим тренером»... Название группы было взято из песни рок-барда всех времёни и народов Боба Дилана «Stuck Inside the Mobile with the Memphis Blues Again». Почему именно Дилан? Обычно выбор объясняют как спонтанный: просто во время собрания единомышленников в доме мэтра эта песня звучала особенно часто. Её и выбрали. Хотя post factum можно подыскать и умысел. Например, психоделический импульс, содержащийся в дилановских мессаджах. Или — неопределённость и, вместе с тем, настойчивость самого присутствия слова «Мемфис» в сознании. Эта неопределенность, пульсирующий, «нашептывающий» характер культурно-исторических ассоциаций чрезвычайно характерны для поэтики Memphis. Обычно исследователи дизайна отмечают увлечённость членов группы китчем, сам Соттсасс писал о «зове предместий» и о том, что его инспирировал «буржуазный вкус»... Здесь необходимы уточнения. Имелись в виду не пролетарские предместья, а буржуазные пригороды. Здесь, в частных домах, господствовали совсем другие вкусы. Китч здесь был популярен особый — артикулированно массовая, мгновенно становящаяся визуальной мифологией продукция американского промышленного и графического дизайна 1950-х. Причём все визуальные источники, которые брались в работу – и венский модерн, и Art Deco, и эта самая Americana, и образцы древней, египетской, например, материальной культуры — использовались не напрямую, не непосредственно, а сквозь некую культурную оптику: «сквозь» голливудскую кинопродукцию, «телевизор», театр, музейные инсталляции. Так что, я бы сказал, — Memphis работал не столько с материальными образцами, столько с их медийными проекциями. Он вообще сместил акцент с материально-технологических аспектов дизайна на метафизические и психоделические. И он не потакал буржуазным вкусам, по определению корректно-унифицированным, а высвобождал потаённое, тщательно скрываемое — неудержимую подростковую жажду обладания, трагическую нехватку романтического, наивную тягу к красивому. Всё это обладало потенциалом взрывной неожиданности: выглядело, как панк с оранжевым ирокезом за приличным семейным столом во время чинной буржуазной трапезы. Видимо, практика апелляции к сознанию, навигация в нём помогли группе Memphis достучаться до наиболее продвинутых покупателей. Карл Лагерфельд, оформивший свои апартаменты в Монте-Карло исключительно объектами Memphis, выступил мощным популяризатором группы: этот интерьер публиковался чрезвычайно широко. Практика малых тиражей и высокие цены помогли создать атмосферу элитарности. В 1988 году Соттсасс покинул группу, увлеченный новыми задачами: архитектурой (среди наиболее известных построек — аэропорт Malpensa близ Милана), прикладными проектами — керамикой и стеклом с ориенталистскими мотивами. Продолжал сотрудничать с отдельными членами коллектива. До последних дней сохранял потрясающую творческую активность. Умер в 2007 году, девяностолетним. Бренд же Memphis подхватил Эрнесто Джисмонди, а затем — Альберто Бьянки Альбричи. Галерея дизайна /bulthaup показывает исторические вещи группы Memphis в современном воспроизводстве, сохраняющем всю специфику бренда. Тиражи лимитированы крайне жестко. И дело не только в том, чтобы, как пишет Мэл Биарс в своей «The Design Encyclopedia», «сохранить образ элитарности». Дело в той культовости, о которой мы писали в самом начале. Конечно, мы прячем что-то в шкафу Casablanca. Ставим бутылки на столик Kristall. Смотримся в зеркало Diva. Но не это главное: какие-то далеко не служебные качества живут в этих вещах. Неосуществлённые фантазии. Миражи. Другая жизнь и берег дальний. Кстати, какой Мемфис всё-таки имели в виду Соттсасс и его команда? На Миссисипи, Мемфис блюзов и Пресли? Или Мемфис на Ниле, времен какой-нибудь там Четвёртой династии? Нет ответа…
|